18.01.2013: Сергей ФОМИН. БОТКИНЫ: СВЕТ И ТЕНИ. Часть 4-я В конце ноября 1917 г., находясь еще в Тобольске, Лейб-медик Е.С. Боткин получил письмо от одного из своих пациентов – подпоручика К.С. Мельника (1893†5.9.1977), находившегося в Красноярске. Тот сообщал, что работает в качестве транспортного рабочего, разгружая товарные вагоны. Он надеялся пробиться в Тобольск, пока стоят реки.
«…До четырех лет он пас гусей, – рассказывала о своем будущем супруге Т.Е. Боткина. – Его родители были простые крестьяне […] Его дед был из… запорожских казаков…» Происходя из простых, но зажиточных крестьян Волынской губернии, Константин Семенович окончил гимназию в Киеве, поступив на факультет естественных наук Киевского университета. С началом войны он вступил вольноопределяющимся в Стародубский драгунский полк. После контузии был зачислен в Константиновское военное училище. Выпущен прапорщиком в 5-й Сибирский стрелковый полк. После тяжелого ранения проходил лечение в Царскосельском Лазарете Их Императорских Высочеств Великих Княжон Марии Николаевны и Анастасии Николаевны в Царском Селе № 17. Поправившись, командовал батальоном. Вторично был ранен на реке Стоход. Е.С. Боткин принимал участие в его лечении. После выздоровления К.С. Мельник некоторое время даже жил в доме Лейб-медика.
«Он никогда не рассказывал мне о своей личной жизни, – признавался близкий друг и однополчанин К.С. Мельника, находившийся на излечении с ним в одном лазарете. – Даже в госпитале, когда был так близок к смерти» .
Только выйдя замуж, в течение «нескольких домашних тихих вечеров», Т.Е. Боткина кое-что узнала о супруге. С чрезмерным усердием занимаясь приданием «приличного вида» своему мужу, Татьяна Евгеньевна пишет, порой, совершенно нелепые вещи. «Земля Мельника, – утверждает она, – находилась поблизости от Австрийской границы, в Волынской губернии. Повсюду были озера и пруды, их было свыше девяноста, как рассказывал Мельник, повсюду были мельницы…» Это уже, простите, напоминает, с одной стороны, анекдот про Василия Ивановича Чапаева с его мечтой о консерваториях, а с другой, – сказку про Кота-в-сапогах. – Чьи это поля (леса, замки…)? – Маркиза, маркиза, маркиза Карабаса!
Современный вид Дома Тобольского губернатора, в котором находилась
в заключении Царская Семья (слева), и особняка купцов Корниловых,
в котором размещались Царские слуги. Фото Падунского
Татьяна Евгеньевна утверждает, что К.С. Мельник «закончил естественный факультет» Киевского университета , чему невозможно, разумеется, поверить. Ведь в 1914 г. Константину Сергеевичу едва лишь минуло 17 лет. Замечая далее, что в Киеве он «без труда был принят в высшие круги городского общества» – также, безусловно, значило выдавать желаемое за действительное. Говоря о К.С. Мельнике, как «человеке исключительной храбрости и интеллигентности», Татьяна Евгеньевна признавала при этом, что «у него, правда, не было пажеского лоска, но элегантности ему хватало». Однако, «несмотря на свое провинциальное происхождение, он говорил по-русски чисто, без украинского акцента» .
Еще более важным для Т.Е. Боткиной было представить приезд ее будущего супруга в Тобольск исключительно ради высоких, благородных целей: «Он собирался вернуться к своей семье на Украину, а поехал в Сибирь на помощь Царской Семье» . Но никаких конкретных свидетельств, а, главное, действий в этом направлении даже в мемуарах Татьяны Евгеньевны не приведено. Хорошо просматривается лишь его участие в чисто семейном боткинском деле – интригах против зятя Царского Друга и духовника Их Величеств.
Более убедительным поводом для приезда К.С. Мельника в Тобольск была дочь Лейб-медика, к которой он был неравнодушен. С этой целью им было написано и письмо Е.С. Боткину, о котором мы упоминали. «Если я последую за Государем, – сказал якобы незадолго до отъезда в Екатеринбург Евгений Сергеевич своей дочери, – а ты должна будешь остаться здесь, я прошу тебя обязательно выйти замуж за Константина Мельника; он необыкновенный человек. Если мы с тобой разлучимся, я буду спокойнее, если буду знать, что ты находишься под его защитой. […] Я уверен, он очень к тебе привязан. Я не требую обещания от тебя, но если он захочет жениться, не уклоняйся, возьми его в мужья» .
Подпоручик К.С. Мельник сумел приехать в Тобольск вскоре после увоза в Екатеринбург Наследника Цесаревича Алексия, Великих Княжон Ольги, Татьяны и Анастасии, совершившегося 7 мая 1918 г. , служа с тех пор надежной опорой для детей Лейб-медика.
В первых числах июля 1918 г. большевики были вытеснены из Омска, Тобольска и Тюмени. 24 июля отряды армии адмирала А.В. Колчака взяли Екатеринбург, после чего Глеб Боткин отправился туда узнать, что случилось с отцом. В это время присоединившемуся к белым, К.С. Мельнику поручили организовать защиту Тобольска от красных.
По всей вероятности, августом следует датировать вторичный приезд в Тобольск Н.Я. Седова, несшего в разговорах с К.С. Мельником, Татьяной и Глебом Боткиными несусветную чушь о его необыкновенных приключениях в Петрограде, связанных с мифическим его противостоянием самому Моисею Урицкому .
Появление Николая Яковлевича смутило Т.Е. Боткину: «В какой-то момент я подумала о Седове, стоявшем гораздо ближе к нашей семье по воспитанию, манерам, культуре. Я думала о его обаянии и молодости» . Но пересилили чисто практические соображения, в результате чего в сентябре она вышла замуж за К.С. Мельника.
Этот мезальянс еще более укрепил супругов в их неприязни к Б.Н. Соловьеву. Последний, давая показания о Н.Я. Седове, рассказывал: «В Тобольске он жил у Мельника, женившегося на дочери Лейб-медика Боткина Татьяне и проживавшего в Тобольске. Романова
(1) мне говорила, что вряд ли брак Мельника основывается на чувстве любви его к Татьяне Боткиной. По ее словам, Мельником руководило чувство расчета. Зная, что Государь любил Боткина, я, конечно, в силу этого питал добрые чувства к семье Боткина, и, не зная о сути отношений Седова к Мельнику (они, оказывается, в хороших отношениях), сказал о том, что я слышал от Романовой про Мельника Седову. Тот несомненно передал мои слова ему. В результате – вражда их обоих ко мне» .
Тем временем Н.Я. Седов, решив пробираться к своему Крымскому конному полку, сражавшемуся с большевиками на юге России, отправился на Дальний Восток. Остановившись по пути в Екатеринбурге, Николай Яковлевич 9 ноября 1918 г. по своей воле пришел к члену Екатеринбургского окружного суда И.А. Сергееву, чтобы дать показания: «Узнав о том, что Вы производите следствие по делу об убийстве б. Императора Николая Александровича и Его Семьи, я явился к Вам, чтобы сообщить следующие факты. […] Почти всю минувшую зиму я прожил в городе Тюмени, где познакомился с Борисом Николаевичем Соловьевым, женатым на дочери известного Григория Распутина. Соловьев, узнавши о моем появлении в Тюмени, сообщил мне, что он стоит во главе организации, поставившей целью своей деятельности охранение интересов заключенной в Тобольске Царской Семьи путем наблюдения за условиями жизни Государя, Государыни, Наследника и Великих Княжен, снабжения Их различными необходимыми для улучшения стола и домашней обстановки продуктами и вещами и, наконец, принятия мер к устранению вредных для Царской Семьи людей. По словам Соловьева, все сочувствующие задачам и целям указанной организации должны были явиться к нему, прежде чем приступить к оказанию в той или иной форме помощи Царской Семье. В противном случае, говорил мне Соловьев, я налагаю “veto” на распоряжения и деятельность лиц, работающих без моего ведома. Налагая “veto”, Соловьев, в то же время, предавал ослушников советским властям. Так им были преданы большевикам два офицера гвардейской кавалерии и одна дама. Имен и фамилий их я не знаю, а сообщаю Вам об этом факте со слов Соловьева» .
Как видим, Б.Н. Соловьев, исходя из наличных сил и средств, вовсе не ставил перед собой цель освобождения Царской Семьи. Этого он не отрицал и сам во время своего допроса: «В первую поездку у нас не было никаких определенных целей в отношении Августейшей Семьи. Просто мы хотели помочь Ей чем-либо. […] Она страшно нуждалась» .
Подпоручик К.С. Мельник (слева) — контрразведчик колчаковской армии.
Фото из коллекции К.К. Мельника
Борис Николаевич, напомним, в первый раз приехал из Петрограда в Тобольск (через Тюмень и Покровское) 20 января 1918 г. По поручению А.А. Вырубовой, он привез Царской Семье деньги, письма и вещи. 26 января Б.Н. Соловьев уехал из Тобольска в Покровское. Выехав из Петрограда 7 января, ровно через месяц (7 февраля) он возвратился в столицу. Вторая поездка Б.Н. Соловьева в марте завершилась его арестом в Покровском 11 марта. Царица сообщала А.А. Вырубовой (20.3.1918): «Бориса взяли; это беда, но не расстреляли, – он знал, что будет так…»
Судить о том, чем для Царственных Мучеников был приезд посланца А.А. Вырубовой в Тобольск, позволяют записки, которыми в эти дни обменялись Государыня с Б.Н. Соловьевым.
(24.1.1918): «Я благодарна Богу за исполнение отцовского и Моего личного желания: Вы муж Матреши. Господь да благословит ваш брак и пошлет вам обоим счастие. Я верю, что вы сбережете Матрешу и оградите от злых людей в злое время. Сообщите Мне, что вы думаете о Нашем положении. […] Пишите Мне откровенно, так как Я с верой в вашу искренность приму ваше письмо. Я особенно рада, что это именно вы приехали к Нам».
(25.1.1918): «Глубоко признателен за выраженные чувства и доверие. Приложу все силы исполнить Вашу волю сделать Мару счастливой. Вообще, положение очень тяжелое, может стать критическим. Уверен, что нужна помощь преданных друзей, или чудо, чтобы всё обошлось благополучно…»
(26.1.1918): «Вы подтвердили Мое опасение, благодарю за искренность и мужество. Друзья или в неизвестном отсутствии, или их, вообще, нет и я неустанно молю Господа, на Него Единаго и возлагаю надежду. Вы говорите о чуде, но разве уже не чудо, что Господь послал сюда к Нам вас? Храни Вас Бог. Благодарная А.»
Кто может отменить эти оценки?
Что касается сдачи Б.Н. Соловьевым якобы двух офицеров большевикам, то это не более, чем слова. Кстати говоря, сам Борис Николаевич в своих показаниях во время допроса 29 декабря 1919 г. категорически отрицал этот поклеп: «Безпокоясь, как бы […] неудача не испортила вконец дела, я упрашивал Седова отложить поездку в Тобольск, указывая, что нужную помощь он может оказать и здесь. Он меня послушался и задержался на некоторое время в Тюмени, поступив дворником к домовладельцу Кац» .
Через два дня, 31 декабря, отвечая, видимо, на уточняющий вопрос следователя Н.А. Соколова, Борис Николаевич заявил: «Я вовсе не запрещал Седову ездить в Тобольск. Как же я мог это сделать? Угроз ему я никаких не делал. Не требовал я, чтобы он слушался меня, угрожая ему чем-либо. Просто я не доверял ему, как “мальчишке” и опасался, что после моего ареста он может попасться, а это может повлечь за собой неприятные последствия для Августейшей Семьи. […] В общем у него, вероятно, явилось чувство обиды ко мне за всё, о чем я Вам сейчас рассказал» .
Что касается якобы выданных Б.Н. Соловьевым некой дамы и офицеров, то допрошенный это также отрицал: «Никаких двоих офицеров и дамы, которые бы были кем-либо выданы в Тюмени большевикам я не знал и ничего об этом не слышал. Поэтому я и не мог ничего подобного говорить Седову» . По всей вероятности, это измененные до неузнаваемости имевшие место (правда, не в Тюмени, а Тобольске) реальные события, но при этом никакого отношения к Борису Николаевичу не имевшие. Дама – это, видимо, небезызвестная фрейлина М.С. Хитрово, без надлежащего разрешения приехавшая в Тобольск и там 22 августа 1917 г. (еще при Временном правительстве!) арестованная. История с офицерами имела место опять-таки еще до приезда в Тобольск Б.Н. Соловьева: «…Они вели себя вызывающе: кутили, швыряли деньгами и были, в конце концов, высланы» .
Что касается права контроля за деятельностью самочинно приезжающих помогать Царской Семье лиц, то оно было делегировано Б.Н. Соловьеву Самими Царственными Мучениками, что нами было неоднократно показано в наших исследованиях . По желанию Императрицы Александры Феодоровны организация Б.Н. Соловьева – о. Алексия Васильева, основанная в Тобольске в августе 1917 г., получила название Братства Святого Иоанна Тобольского. В него входило 120 человек. Отличительным его знаком, данным ему Царицей-Мученицей, был гамматический крест .
«Осведомившись о том, – продолжал свои показания Н.Я. Седов в Екатеринбурге, – что я намерен отправиться в Тобольск [Как видим, ни о каком разрешении ехать туда, либо ограничении срока, на один только день, как впоследствии утверждали К.С. Мельник и его жена, и речи не идет. – С.Ф.], Соловьев объяснил мне, что в Тобольске принимает деятельное участие в заботах о Царской Семье местный священник о. Алексей Васильев […] В апреле сего [1918] года на шестой неделе Великого Поста, я отправился в Тобольск. […] По прибытии в Тобольск я пошел к о. Алексею Васильеву […] На следующий день я уехал в Тюмень […] Второй раз я прибыл в Тобольск в конце сентября и остановился на квартире у детей профессора Боткина. В этот период я прожил в Тобольске около одного месяца и из достоверных источников [т.е. опять-таки от тех же Боткиных. – С.Ф.] получил сведения о том, что о. Алексей Васильев в обществе своих знакомых хвастался, что у него имеются на хранении письма и документы, относящиеся к Государю и имеющие важное значение. […] Документы, по имеющимся у меня сведениям, хранятся частью в стене его дома (в переборках, разделяющих внутренние помещения), частью – где-либо на чердаке дома и в одном из церковных алтарей. […] По словам о. Алексея, часть вещей хранится у бывшего Царского служителя Кирпичникова…»
Священника Благовещенской церкви в Тобольске о. Алексия Васильева (†1930) епископ Гермоген назначил в свое время духовником Царской Семьи. Он не раз приходил в губернаторский дом для совершения там богослужений. Царская Семья ему доверяла, осуществляя главным образом через него связь с внешним мiром. «Нам всем очень нравится священник, кот[орый] служит у Нас», – писал Государь. «Священник очень хороший, преданный», – высказывалась о нем Императрица.
На Рождество диакон Евдокимов, по благословению о. Алексия Васильева, провозгласил многолетие Царю и Его Семье в храме во время молебна. Власти заключили священника под домашний арест (1-12.1.1918). Чтобы спасти его Владыка Гермоген отправил его в Абалацкий монастырь. Солдатский комитет запретил ему служить даже в церкви. «Священник этот, – пишет Царица-Мученица, – энергичный, преданный, борется за правду, очень милое лицо, хорошая улыбка, худой с серой бородой и умными глазами. Исповедались у него в октябре, но говорили больше об общем положении. Он известен среди хороших людей, потому его от Нас убрали, но может быть и лучше, так как он может больше делать теперь». «Обязательно познакомьтесь с о. Васильевым, – рекомендовала Государыня в записке Б.Н. Соловьеву (24.1.1918), – это глубоко преданный Нам человек».
Это событие вызвало у Боткиных очередной приступ алармистских страхов. «Для охраны, – вспоминала Т.Е. Боткина, – отец Алексей стал сразу подозрителен, а в глазах Их Величеств он приобрел славу человека, за Них пострадавшего, и тем Их очень к себе расположил. Часть Свиты тоже восхищалась им, за исключением моего отца [т.е. фактически его одного! – С.Ф.], совершенно справедливо находившего, что это была просто неуместная выходка, от которой отец Алексей нисколько не пострадал, т.е. из-под ареста его скоро выпустили, Их же Величествам много повредившая. Действительно, после этого случая Их стали пускать в церковь всё реже и реже и, наконец, совсем лишили этого…» Далее и вовсе совсем безапелляционно: о. Алексий, по мнению Т.Е. Боткиной, был вообще «одним из виновников Их гибели» .
По словам Т.Е. Боткиной, ее отец «подозревал, что священник это спровоцировал специально, чтобы ухудшить положение заключенных, и боялся, что Царь посчитает священника верным другом» . (Как видим, опять всё тот же мотив: не стало Г.Е. Распутина, появился священник. Всё вернулось на круги своя…)
Но о какой специальной провокации могла идти речь, если даже швейцарец П. Жильяр писал, что «после этого трагического случая солдаты его чуть не прикончили. Так что епископ Гермоген Тобольский должен был его спрятать в монастыре» ?
Но и этого, оказывается, мало. По словам Татьяны Евгеньевны выходило, что «все» приезжавшие в Тобольск и Тюмень монархисты «попадались в одну и ту же ловушку-организацию отца Алексея и его главного руководителя, поручика Соловьева, вкравшегося в доверие недальновидных монархистов, благодаря женитьбе на дочери одного лица, пользовавшегося уважением Их Величеств. […] Соловьев […] действовал определенно с целью погубить Их Величества и для этого занял очень важный пункт Тюмень, фильтруя всех приезжавших и давая директивы в Петроград и Москву. […] В случае же неповиновения ему, он выдавал офицеров совдепам, с которыми был в хороших отношениях» . Приведенный текст, обнародованный в 1921 г. в среде русских эмигрантов, нуждается в некоторых пояснениях. Прежде всего, Татьяна Евгеньевна, на всякий случай, не спешит ставить все точки над i, никак не упоминая имени «одного лица, пользовавшегося уважением Их Величеств» (Г.Е. Распутина). Далее, чтобы не быть обвиненной в клевете, она подчеркивает: «Всё это мы узнали от одного офицера, в течение 4-х месяцев жившего в Тюмени в качестве чернорабочего и имевшего возможность часто видеться с Соловьевым, но не знавшего также положения в Тобольске и также слепо ему доверявшего» .
Частые встречи Седова с Соловьевым – противоречащая фактам выдумка. Кроме того, сегодня, благодаря свидетельствам той же Т.Е. Боткиной, мы знаем, кто вдувал в уши психически неуравновешенного Н.Я. Седова все эти якобы «его собственные» свидетельства.
По наводке Н.Я. Седова (см. цитировавшийся нами допрос от 9 ноября) был совершен тщательный обыск у священника Алексия Васильева. «Вчера, 24 декабря [1918 г.], – доносил прокурору Омской судебной палаты прокурор Тобольского окружного суда, – был допрошен священник о. Алексей Васильев, заявивший, что никогда никаких денег, оружия или документов б. Царской Семьи у него не было и нет, что с Седовым он виделся, но об этом ему ничего не говорил и никогда никакого палаша не показывал. После этого весь день судебным следователем, в моем и товарища прокурора Волотовского присутствии, производился самый тщательный обыск в квартире священника о. Алексея Васильева, в подполье, на чердаке, за зеркалами и картинами, в мягкой мебели, в перегородках комнат […], за обоями, в печах и на печах, в сундуках и во всех решительно открытых и скрытых помещениях, но обыск не дал никаких результатов. После этого, в присутствии о. Алексея Васильева и командированного епархиальным епископом депутата от духовенства, был произведен тщательный обыск и в Благовещенской церкви и ее алтарях, где настоятелем состоит о. Васильев, причем им самим и депутатом духовенства протоиереем Ременниковым были приподняты и открыты все шкафы и комоды, киоты икон, предъявлены жертвенники и приподняты облачения на престолах. Нигде в церкви никаких посторонних вещей или документов обнаружено не было. […] …В то же время был произведен обыск у живущего близ Ивановского монастыря, в 8 верстах от города Тобольска, бывшего Царского служителя Кирпичникова, точно так же не давший никаких результатов» .
Такой на деле была ценность сведений, сообщенных Н.Я. Седовым, который слепо доверился своим информаторам, использовавшим его в своих целях. При этом сами суфлеры, к сожалению, остались в тени. Священник, которому абсолютно доверяла Царская Семья, оказался в результате просто-напросто оклеветанным. Единственным добрым последствием этого гнусного дела было скорое восстановление истины.
Однако эта наводка имела, к сожалению, трагические последствия. Аукнулась она в 1933-1934 гг., когда чекисты получили установку на поиск и изъятие различного рода ценностей для нужд грядущей индустриализации. Тогда-то и пригодилась информация об этих обысках конца 1918 г. у о. Алексия Васильева и А.П. Кирпичникова.
Еще 20 ноября 1933 г. органам удалось найти ценности, переданные Царской Семьей (через посредство камердинера Государя Т.И. Чемодурова) на хранение настоятельнице Иоанно-Введенского Междугорного женского монастыря под Тобольском игумении Марии (Дружининой), скончавшейся при аресте ее чекистами, по одним сведениям, в 1922, а по другим – в 1923 г. Матушка, в свою очередь, передала Царское имущество благочинной Рахили (Ужинцевой †7/20.11.1937). Имущество было изъято благодаря психологическому давлению и применению к подозреваемым специальных методов, а также, по словам чекистов, «с помощью монашек, среди которых был антагонизм» . Впоследствии матушка Рахиль вместе с ее братом были расстреляны в Омске.
Исследователь, издавший документы о поисках «Царских сокровищ» (по трехтомному делу Уральского ОГПУ-НКВД 1922-1941 гг. проходил 21 человек) , как это видно из предисловия, продолжает питать какие-то прямо-таки фантастические надежды: «По протоколам допросов и очных ставок он [читатель] соприкоснется с трагической судьбой тех людей, которые укрывали эти сокровища. У него есть возможность лицезреть детективные пути движения ценностей, сопереживать радость их обнаружения и горечь невозвратимых потерь» .
У современного автора, как и у чекистов 1930-х гг., к сожалению, даже и не возникло чувства, что, как тогда, так и теперь, они «тянут пустышку». Единственные ценности, которые к 1933 г. продолжали оставаться втуне, были закопаны в монастыре. Их и нашли. Все другие ниточки вели в никуда. Те, которых мучили в чекистских застенках, не только никогда не прятали, но даже и не видели этих ценностей. Только нелепые сплетни, злая человеческая молва и патологическая подозрительность были единственным основанием для их мучений.
Те, кто вел эти дела, не имел, конечно, ни малейшего представления о жизни Императорской Семьи. Чего стоит, например, такой вот вопрос: «Скажите, были ли в шкатулке корона и диадемы б. Царя Николая и б. Царицы Александры Федоровны и сколько таковых там было» . Стоит ли говорить, что Царская Корона – не шпилька, не ожерелье, не перстень, которых могло быть сколько угодно.
Однако те же Боткины, заметим, были немногим грамотнее тех чекистов. Впоследствии, уже будучи в эмиграции, они намекали на какую-то близость к Высочайшим Особам, некие знания, которыми они-де обладали. Но объем их информации был не более обширен, чем у тех, кто имел возможность наблюдать за Царской жизнью через замочную скважину: кое-что увидеть, конечно, можно, но вот верно оценить едва ли. Более того, неизбежное в таких случаях домысливание того, что оставалось за кадром, могло лишь исказить действительность.
Единственным действительным последствием тех подсказанных разыгравшейся неуемной фантазией подозрений – были муки заподозренных. Они-то были вполне конкретны, реальны и ощутимы.
Одной из первых добрались до К.М. Кобылинской, урожденной Битнер, вдовы расстрелянного еще в 1927 г. полковника Е.С. Кобылинского. Через нее вышли на прежнего тобольского пароходовладельца и рыбопромышленника К.И. Печекоса, которому супруг ее, полковник якобы передал на хранение Царские ценности. После соответствующей обработки Константин Иванович указал на дом его брата в Омске, в котором были будто бы спрятаны сокровища. Пока в поисках тайника чекисты разбирали стены, арестованный «прыгнул из слухового чердачного окна с 6-го этажа». Исходя из этого сыскники сделали выводы, вполне соответствующие их классовому чутью и умственному уровню: «1) Печекос К.И. показал фиктивное место. 2) Убедившись, что дело попусту не кончится и что ценности с него, безусловно, потребуют, он решил покончить самоубийством, похоронить этим самым истинные нахождения ценностей, кроме всего, это наводит на подозрение, что выдача ценностей Печекосом могла бы раскрыть целиком истину о Романовских ценностях, чего он хотел избежать, т.к. дал клятву. 3) Наша задача состоит в том, чтобы по выздоровлении Печекоса вместе с его женой снова допрашивать до тех пор, пока не укажут точного места, где спрятаны ценности» .
Заявленный метод в отношении жены К.И. Печекоса – Анели Викентьевны, вначале отрицавшей факт получения от Е.С. Кобылинского ценностей, а затем – после серии допросов – признавшей это, но при этом, однако, так и не смогшей указать места их сокрытия, привел к трагедии: арестованной «28-го мая [1934 г.] в камере была изломана на несколько частей алюминиевая ложка и проглочена, причем часть ее застряла в гортани. […] 17-го июня с.г. Печекос А.В. от гнойного плеврита, образовавшегося вследствие повреждения пищевода проглоченными инородными телами, умерла» . Допросы мужа продолжались.
Обвиненный по ст. 59, п. 12 УК К.И. Печекос был, скорее всего, расстрелян. К.М. Кобылинская упокоилась в 1937 г. на Бутовском полигоне под Москвой.
Не оставили без внимания и семью священника Алексия Васильева. Сам батюшка успел к тому времени умереть. В 1929 г., выехав со своей матушкой из Тобольска в Омск, он скончался на станции Тара. Потому допросить смогли лишь его матушку Лидию Алексеевну, сыновей Александра, Симеона и Георгия, а также дочь Елизавету.
Сохранившиеся протоколы этих допросов раскрывают сущность методов карательных органов того времени.
Сын Александр показал (7.7.1934): «Из Романовских вещей я имею один поясной ремень, две пепельницы с Царским гербом, одну столовую тарелку, одну чайную чашку с блюдцем, других вещей не имею и не имел» .
Через месяц он говорил уже по-другому (8 августа): «…По тем фактам, которые мне известны, сугубо убежден в том, что Романовские ценности моим отцом действительно были получены. Это доказывает его отношение к Семье Романовых и его авториет у Них. Поскольку это так, т.е. ценности эти получены, я считаю, что они хранятся кого-то из членов нашей семьи, а главное, я глубоко убежден в том, что их хранит моя мать – Лидия Ивановна. Благодаря фанатизму, она это, как я чувствую, скажет под нажимом на нее со стороны своих детей. Факты говорят за то, что мать, живя вместе со мной, очень многое от меня скрывает. Я беру на себя инициативу Романовские ценности эти разыскать и сдать их пролетарскому государству» .
Допрошенная 28 августа матушка Лидия Ивановна Васильева заявила: «Я не отрицаю того, что ценности действительно Царской Семьей переданы моему мужу Алексею, который хранил их от меня скрыто и перед смертью их мне не передал, поэтому не знаю, где они теперь скрыты» .
Именно это незнание места сокрытия ценностей было общим местом практически всех допросов. Знай все эти люди, где спрятаны драгоценности, они, разумеется, указали бы место. Но как это сделать, если самих этих ценностей м в глаза не видывал? – Изворачиваться? Играть в молчанку? – Вряд ли получится. – Выбрасываться с 6-го этажа? – Глотать алюминиевую ложку? – Не будем слишком строго их судить: далеко не каждому дано вытерпеть…
Вслед за семьей священника Васильева, как и в 1918 г., был проявлен интерес к писцу А.П. Кирпичникову и его домочадцам.
«…Меня тоже колчаковская полиция спрашивала про Царские ценности, – заявил он на допросе 9 ноября 1933 г., – и не оставил ли Николай II бумаг каких-либо. Но я им ответил, что ничего не знаю и не мог Он мне поручать, так как я был только писарь. Я ничего не знаю и не могу больше добавить» .
Не более разговорчивым был Александр Петрович и во время следующего допроса: «…Когда я был в Екатеринбурге с Царской Семьей до расстрела, я себе присвоил штук 15 мельхиоровых ложек, часть посуды с гербами и салфеток. Больше у меня ничего нет» .
На упорствующего писца попытались оказать давление через жену и сына. «Агентурные сведения устанавливают сильную боязнь Кирпичниковой Наталии Ивановны за сына Василия Александровича, который может при аресте разболтать все секреты. Данные следствия определенно устанавливают злостное укрывательство Кирпичниковым ценностей Царской Семьи […] …Со всей очевидностью видна цель Кирпичникова не сдавать Царских ценностей большевикам, как ненавистной власти» .
В 1934 г. писца Императрицы Александра Петровича Кирпичникова расстреляли. Вряд ли иначе сложилась судьба его супруги Наталии Ивановны и их сына Василия.
Мучения родных и близких священника Алексия Васильева и писца А.П. Кирпичникова лежат, пусть хотя бы и отчасти, в том числе и на совести безответственных наводчиков: Т.Е. и Г.Е. Боткиных, К.С. Мельника и Н.Я. Седова.
Сноски: (1) Анна Павловна Романова – комнатная девушка. Добровольно отправившись в Тобольск, к Царской Семье допущена не была.
Читать полностью
(C примечаниями)
